"у кого-то богатый внутренний мир, а у меня богатая внутренняя война"
вспомнила тут и нашла один мой черновик
это рассказ я писала, когда мне было лет тринадцать что ли
как раз после того, как я сначала писала, а потом забросила этот рассказ, я совсем глубоко погрузилась в дела детского дома, то есть мы ходили тогда с ребятами к малышам, играли с ними
а потом крестили детей, потом всё стало серьёзнее и больше общения и совместного общего всего
и да, я даже тогда понимала, что во-первых, всё складывается слишком легко и просто, во-вторых, слишком много драмы на один квадратный сантиметр, в-третьих, люди так себя не ведут, так не думают, не делают и не говорят
и да, я мечтала и мечтаю научиться писать жёстко и жестоко
только красиво, а не розовые сопли в сахаре
но, конечно, было бы нечестно отказываться от своих букв, от мыслей и мечтаний своих сопливых тринадцати лет
сейчас я уже не помню, чем там должно было закончиться
подозреваю, что главный герой должен был умереть (судя по названию и эпиграфу)
эпично умереть, конечно
но я не дописала
и это к лучшему
одна из любимых претензий моей матушки: "доведи хоть когда-нибудь, хоть что-нибудь до конца, доделай хоть одно дело" увы и ах, мама, увы и ах
специально не буду ничего исправлять и редактировать (и оформаление прямой речи тоже не буду править, это моя какая-то болзененная любовь неправильно оформлять прямую речь, угу) и дикое количество многозначительных Заглавных Букв убирать не буду
хорошо хоть без многозначительных многоточий обошлось
Он не любил это слово. Даже правильнее сказать, не знал. А ещё правильнее сказать, не хотел знать.
Ему казалось, что с самого детства он высушивал, выжигал, уничтожал в себе это слово и это чувство – Любовь.
Иногда он даже думал, что никогда и не умел любить, не знал, что это такое. Но будто в противовес этому выплывало из самой глубины памяти: - Папка, ты меня любишь? – Ну, конечно, малыш, разве я могу не любить моего мальчика?! – Пап, я тебя тоже люблю. – Я знаю, солнышко! – А знаешь как? – И как же? – Сильно, папа, до самого неба! – Малы-ы-ы-ш - ласково и немного с усмешкой. Но усмешка добрая, он понимал это ещё тогда, давно-давно. Тогда, когда ещё умел любить. Сильно любить, до неба…
Глеб тогда был счастливым, наверное, самым счастливым мальчиком в целом мире. У него не было мамы, не было братьев - сестёр, не было бабушек – дедушек и дядей – тётей. Но они все и не нужны были маленькому Глебушке – ведь у него был папка. И папка был безраздельно его – Глебушкин. С утра отец на целый день уходил на работу, возвращался домой усталый, но всегда ласковый и добрый.
Он снимал в прихожей куртку, убирал её в шкаф, аккуратно мыл и натирал кремом ботинки, ставил в угол кейс, и наступало самое счастливое время: папино и Глебушкино. А больше и не было никого в целом мире. Чем взрослее становился мальчик, тем яснее он понимал это, тем острее он нуждался в отце. Это была их любимая игра: - Папка, ты меня любишь? А я тебя тоже люблю, до неба. – Я знаю, малы-ы-ы-ш.
читать дальшеИ вдруг всего этого не стало. Мгновенно. Просто не стало на Земле его папки. Обычным весенним вечером его убил мужчина в чёрной кожаной куртке. Убил точно и аккуратно, выстрелом в упор, выхватил из леденеющих рук кейс и убежал, скрылся в темноте. Вмиг исчез, будто не было его никогда. А Глебушкин папа остался лежать на земле, он силился приподняться на локте, но у него никак не получалось. На белой рубашке, которую Глеб собственноручно стирал для любимого папки, расползалось красное пятно, похожее на большую неровную розу.
Всё это видел маленький восьмилетний Глебушка. Видел, как убегал мужчина, как упал на асфальт отец, как текла на тротуар кровь. Он расширенными от ужаса и удивления глазами смотрел на папу, а тот, оставив бесполезную попытку приподняться, собрал все свои силы и чётким спокойным голосом сказал: «Глеба, сын, слушай внимательно. Я никогда не разрешал тебе открывать этот кейс, тебе не надо знать, что там. Я умираю, и мне уже ничего не поможет. Сейчас ты позовёшь людей, тебе я тоже ничем помочь не могу. Только одно: не говори про кейс, никому, даже случайно, ты никогда его не видел, ничего не знаешь, понял?» Отец закашлял, у него изо рта потекла кровь. «Прощай, сына» - едва слышно сказал он «И помни, что я тебя люблю, всегда помни, малы-ы-…». Так и не договорил отец, захрипел, поднял с трудом правую руку, успел перекрестить сына на прощание, последний раз дёрнулся в судороге и умер.
Глаза он зажмурил сам, понимая, что бессмысленный остекленевший взгляд может напугать сына и, желая помочь ему последним, что ещё было возможно для него в этой жизни.
Глеб ещё мгновение стоял, не в силах шевельнуться, а потом тонко и пронзительно закричал – заплакал.
Маленький переулок был тих и безлюден, Глебушка рванулся в сторону оживлённой улицы, не разбирая дороги, бежал вперёд, искал хотя бы кого-нибудь, чтобы не остаться совсем одному, наедине с этой страшной бедой.
Выбежал на дорогу и услышал страшный визг тормозов. Чёрный джип чудом успел затормозить буквально в сантиметре от мальчика.
Из машины выскочил бледный, насмерть перепуганный мужчина и сердито закричал: «Ты что, щенок, делаешь?! Родителей пожалей, нашёл место играть!» Он схватил Глеба за плечи и хорошенько встряхнул. Мальчик снизу-вверх посмотрел на него, жалобно сказал: «Там…пожалуйста…» и заплакал, забился в рыданиях. Мужчина растерянно смотрел на него и не знал, что делать «Что случилось, малыш?» жалобно спросил он, желая успокоить ребёнка, но, не умея этого. Глеб продолжал плакать и смог только выдавить неразборчиво сквозь всхлипы: «Та-а-а-ам»
Открылась дверца машины, и из неё вышла женщина. Она знаком показала мужчине, чтобы он отошёл в сторону. Тот послушно кивнул, встал рядом с машиной и закурил, чтобы успокоиться.
Женщина осторожно обняла ребёнка и ласково сказала: «Успокойся, малыш. Расскажи, что случилось. Ты чего-то испугался?» Мальчик доверчиво посмотрел на неё и, всхлипывая, сказал: «Да» «Расскажешь, что случилось?» - осторожно спросила женщина. Он кивнул и сказал: «Там. Помогите. Пожалуйста. Там мой папа» «Конечно, сейчас мы с мужем тебе поможем. Ты нас отведёшь?» «Да» Мужчина бросил недокуренную сигарету, взял Глебушку за руку и сказал: «Ну, пойдём, малыш»
Они втроём пошли в тот переулок. В нём по-прежнему не было людей, только любопытный воробей прыгал по ладони отца.
Женщина, увидев Глебушкиного папу, остановилась, мужчина едва слышно сказал ей: «Не ходи туда и уведи ребёнка», подтолкнул мальчика, в её сторону, а сам подошёл к телу, на ходу доставая из кармана мобильный телефон.
«Пойдём, малыш» - немного дрожащим голосом сказала женщина, крепко прижала Глебушку к себе, и мальчик послушно и доверчиво пошёл за ней, не думая о том, куда она его ведёт, но чувствуя себя в безопасности рядом с этой ласковой женщиной.
Он смутно и обрывочно запомнил, что было дальше. Приехала милиция, откуда-то вдруг появилось много разных людей, тело его папы загрузили в специальную машину. А его самого о чём-то расспрашивали сначала милиционер, потом какой-то мужчина в джинсовой куртке (Мальчик удивительно ярко запомнил его синюю джинсовую куртку, а на рукаве – чёрную неаккуратную заплатку). Глеб отвечал на их вопросы, рассказал, как его зовут, где он живёт. Рассказал о том, что они с папкой всё время жили только вдвоём, а мама где-то далеко, она почему-то не хотела жить с ними и ушла, когда Глеб был ещё совсем малышом и не умел ни говорить, ни ходить.
Он помнил, что во время его рассказа, женщина ласково гладила его по голове, стараясь хотя бы немного помочь ему и утешить его.
Потом были разные здания, разные милиционеры, бесконечные вопросы и Глебушкины ответы. И всё время, как спасение, Глеб ощущал свою руку в тёплой и ласковой руке доброй женщины.
А потом он вдруг оказался в детском доме, и женщина ушла, сказав ему на прощание: «До встречи, малыш, не скучай, мы с мужем будем тебя навещать»
Глеб остался совсем один со своим горем. В детском доме было много детей, они хотели подружиться с Глебушкой, но он не хотел ни с кем разговаривать, а просто уходил, когда кто-нибудь пытался с ним заговорить.
Воспитательница, чутко понимая, как тяжело маленькому мальчику, велела остальным детям не трогать новичка, чтобы помочь ему хотя бы немного прийти в себя.
Глеб целыми днями грустно смотрел в окно или тихонько сидел, где-нибудь в уголке, не принимая участия в громких детских играх и возне. Если воспитатели просили его о какой-нибудь помощи, он беспрекословно всё исполнял, делал всё чётко и аккуратно, но будто машина, а не живой ребёнок.
Глеб не считал время, каждый его день был похож на предыдущий один в один, и все они тянулись мучительно долго и медленно.
Он не знал, сколько прошло времени, но в один из серых дней его навестила та женщина со своим мужем. Глеб побежал к ней навстречу, обнял её, уткнулся носом ей в живот и никак не хотел отпускать из своих объятий, а она гладила его по голове и нежно шептала ему на ухо что-то доброе и ласковое.
Воспитательница обрадовалась улыбке, которая впервые появилась на лице мальчика. Всё время она видела его печальным. Если бы она только могла знать, как заразительно умел раньше смеяться Глебка, какие всевозможные весёлые проказы и игры он придумывали вместе с отцом, какой радостью обычно сияло его лицо. Но всё это осталось в прошлом, всё это погибло вместе с отцом. И Глеб знал, что больше он никогда в жизни не буде играть и улыбаться. А, может, он скоро умрёт, это оказывается вовсе не так страшно…
Потом время посещения закончилось, и женщина с мужем ушли. Мужчина на прощание пожал Глебу руку, как взрослому, а женщина вложила мальчику в руку шоколадку и игрушечного зайца с удивительно грустными глазами, чем-то похожего на самого Глебушку.
После их ухода, улыбка опять исчезла с лица ребёнка, и он снова замкнулся в себе, воспитательница никак не могла расшевелить и развеселить мальчика. Он смотрел вокруг печальными глазами, и воспитательница уже много лет проработавшая в детдоме, но всё равно не привыкшая к детской боли, не находила себе места и мучительно придумывала чем бы отвлечь Глеба от его тяжёлых мыслей. Отвлечь хотя бы чуть-чуть, чтобы не было у него больше такого потерянного и печального взгляда. Но в глубине души мудрая женщина понимала, что уже не будет мальчик искренне и открыто улыбаться.
Опять потекли серые дни, Глеб становился всё мрачнее. Потом снова к Глебушке пришла навестить его эта женщина, снова он, как маленький котёнок утыкался носом ей в живот, а она шептала ему что-то доброе.
Женщина приходила к нему ещё несколько раз, с каждым разом она была всё грустнее, всё крепче прижимала к себе мальчика, с какой-то жадностью обнимала его и целовала.
Глеб жил ожиданиями её прихода, едва завидев подходящую к воротам женщину, он бежал ей навстречу, обнимал её и не отцеплялся от неё до самого её ухода.
Но наступил день, когда женщина пришла особенно грустной, она рассеянно погладила Глеба по голове и грустно сказала: «Малыш, понимаешь, я не смогу больше к тебе приходить, мы с мужем уезжаем в другую страну, мы никак не можем тебя взять с собой. А я хотела, очень хотела. Веришь, малыш?» Она пытливо заглянула Глебу в глаза, с какой-то надеждой ожидая ответа, ей очень важно было, чтобы мальчик всё понял, чтобы он ей верил. Сама того не заметив, она очень привязалась к маленькому человеку, заменившего ей сына, о котором они с мужем мечтали, но у них никогда не было детей. И надо уехать, а забрать с собой ребёнка нельзя. Хоть бы он понял и поверил, маленький, беззащитный человек!
«Верю» тихо и очень серьёзно ответил мальчик «Я тебя люблю, малыш» - грустно сказала женщина, ласково целуя Глеба в макушку «Я тоже…люблю…» - неловко выдавил Глеб, крепко обнял женщину, резко развернулся и убежал.
Он пошёл в спальню, забился в дальний угол, и не выходил оттуда до самого вечера. Воспитательница не трогала его и велела остальным детям не приставать к мальчику. Впрочем, они не очень и хотели: Глеб был для них чужим и непонятным.
Глебушка видел в окно спину уходящей женщины и знал, что больше никогда никого в своей жизни он не полюбит. У него был папа, но теперь его не стало, была добрая женщина, но и она исчезла из его жизни навсегда. Значит, никого в этом мире нельзя любить? Тогда он не будет. Он есть сам у себя, а больше никто-никто не сможет ему помочь.
В тот день Глеб принял первое в своей жизни Решение. И, наверное, именно в тот день он стал взрослым. Просто никто этого не понял. Он и сам не понял, а объяснить ему было некому, теперь оставалось надеяться только на себя.
Осенью мальчик снова пошёл в школу, во второй класс. Учился он без интереса, но хорошо и ровно, без особой радости получая свои заслуженные четвёрки, пятёрки и грамоты за хорошую учёбу.
У него не было друзей и даже приятелей, но в школе никто тоже не хотел с ним дружить, слишком нелюдимым, и как казалось другим детям, скучным был мальчик.
Жизнь у Глеба была однообразной. Серой и безрадостной. Только одного хотел в своей жизни мальчик: суметь задавить в себе любовь. Со временем ему это удалось, и он сам поверил, что никогда-никогда в жизни не умел любить. Только одно он не мог забыть и задушить в себе: - Папка, я тебя люблю, до неба! – Я тоже, малы-ы-ы-ш…
В восемнадцать лет Глеб уже не мог больше оставаться в детдоме. Теперь он уже и по закону считался взрослым.
Директор детдома – Василий Иванович (за своё имя и характер прозванный детьми да и воспитателями Чапай) устроил большой праздник для нескольких восемнадцатилетних парней, среди которых был и Глеб, провожая их во взрослую жизнь. Чапай любил каждого воспитанника детдома и за столько времени совместного существования, действительно стал для всех детей настоящим отцом. Малыши даже звали его папа.
Праздник, напутственные слова, шикарный стол – это всё официальная часть. А вечером он позвал парней к себе в кабинет, открыл бутылку вина и долго-долго разговаривал с парнями, разрешая спрашивать всё, что угодно и говорить о чём угодно.
Много было сказано серьёзного и важного, много доброго и ласкового, много было воспоминаний из прожитого за эти годы. И за каждым словом, за каждым жестом и взглядом была видна Любовь. Только Глеб сидел молча и хмуро, не принимая участия в общем разговоре. Но от внимательного взгляда Чапая не укрылось то, что парень смотрел на всех с грустью, с глубокой, потаённой болью.
Под утро парни расходились из кабинета Чапая хмельные от вина, воспоминаний и разговоров.
-Глебушка, задержись, брат, пожалуйста – незаметно для других шепнул Глебу Василий Иванович.
Парень удивлённо посмотрел на директора, но кивнул и задержался в дверях.
-Давай с тобой поговорим - добродушно предложил Чапай.
В ответ Глеб сумрачно кивнул и скрестил руки на груди, приготовившись внимательно слушать.
Но директор хитро улыбнулся и сказал: «Ну, начинай». Глеб удивлённо посмотрел на него и хмуро буркнул: «Почему? Это была Ваша инициатива»
-Правильно. Но ведь первая реплика была моей, с этим не поспорить.
-Ну и чего Вам сказать?
-Не, брат, так не надо. Ты что хочешь, говори.
-А если я ничего не хочу сказать?
-А обманывать меня тем более не надо. Я ведь вижу, что хочешь.
Глеб хотел сказать очень многое. Хотел сказать спасибо доброму и любящему Чапаю, хотел сказать, что ему было здесь хорошо (в той мере, конечно, в какой это возможно без отца), хотел сказать, что он любил бы Василия Ивановича, если бы вообще любил кого-нибудь, хотел сказать что… Не сказал. Заплакал. Сначала он отвернулся, стыдясь своих слёз и своей слабости, но Чапай, понимая, что творится в душе у парня, подошёл к нему, обнял, и Глеб заревел совсем как ребёнок, уткнувшись носом в плечо директора. Тот ничего не говорил, только тихонько гладил его по голове. Василий Иванович был в строгих чёрных брюках и белой рубашке, не переоделся ещё после праздника, только пиджак снял. А Глебушкин папа всегда носил белые рубашки. И от его рубашки пахло стиральным порошком, немного табаком, немного одеколоном и ещё чем-то непонятным, но родным. Точно так же пахла рубашка Чапая, и Глеб вдруг ощутил себя маленьким мальчиком. Жаль, как жаль, что теперь он не умеет любить! Он сказал бы Чапаю, что любит его, сильно-сильно любит, до неба. Только он не умеет теперь этого.
А Чапаю не надо было слов, он всё понял и так, понял своим мудрым любящим сердцем.
Потом Глеб успокоился, и они долго разговаривали с Василием Ивановичем «за жизнь». До самого утра. До звонка к подъёму. Детдом начинал просыпаться, а директор и его воспитанник всё разговаривали.
Когда уже по коридорам разнеслись голоса проснувшихся детей, Чапай грустно сказал: «Всё, брат, тебе пора. Только помни нас, пожалуйста. Я не прошу тебя звонить и приходить в гости, знаю, что ты не будешь этого делать. Но вспоминай нас хотя бы иногда, хорошо?» Глеб кивнул и удивлённо спросил: «А откуда Вы знаете, что я не хотел звонить и приходить?» Василий Иванович ласково улыбнулся и ответил: «Я ведь знаю тебя. Много лет знаю. За эти годы я наблюдал за тобой и полюбил тебя. Знаешь, я никому этого не говорил, но когда-то у меня был сын. То есть он есть и сейчас, только я не знаю, где он. Моя жена ушла от меня, когда сыну было семь лет. Это был чудесный малыш, очень похожий на тебя. Жена забрала его с собой, и с тех пор я его больше не видел. Так я и связал свою жизнь с детдомом. Подумал, что если не смог быть хорошим отцом для моего мальчика, то стану хотя бы хорошим помощником для детей, попавших в беду и оставшихся без родителей» На глазах у Чапая выступили слёзы, он беспомощно заморгал, А Глеб снова пожалел о том, что не умеет любить и утешать. Он неловко выдавил: «Вы очень хороший помощник, Василий Иванович, правда. И как отец…тоже…»
Директор вытер глаза рукавом рубашки, а потом расстегнул кожаный ремешок своих часов, снял их и протянул на ладони Глебу. Парень удивлённо посмотрел на него, а Чапай осторожно взял его за руку, за тонкое запястье, на котором пульсировала синяя жилка, и бережно застегнул ремешок. В ответ на его удивлённый взгляд сказал: «Это так, брат, мне папа подарил. Давно. Ты их возьми, пожалуйста, и вспоминай меня иногда, ладно?» Глеб с благодарностью посмотрел на директора и ответил: «Я Вас никогда не забуду. Правда. Спасибо. За всё спасибо, Василий Иванович!» Порывисто поцеловал его руку, резко развернулся и ушёл, не сказав больше ни слова. Но Василию Ивановичу не надо было большего. На его глазах снова выступили слёзы, и он опять смахнул их рукавом. Начинался новый день, и директору надо быть на своём посту, надо зорко следить за каждым Глебушкой, Васенькой, Серёженькой.
Начинался новый день. Для Глеба и остальных теперь уже совершеннолетних и самостоятельных парней новый день становился началом новой жизни.
Им выделили несколько комнат в общежитии. Глеб поселился в комнате со своим товарищем Стасом. Это были неплохой парень. Но Глеб и с ним не сумел подружиться, стать ближе. Они просто существовали под одной крышей, готовили по очереди еду и убирали комнату, оказывали друг другу различные мелкие услуги. У них совсем не было причин для ссор, поэтому всё протекало тихо и мирно.
Да Глеб практически и не виделся с ним. Большинство свободного времени он предпочитал проводить вне общаги. В универе, в библиотеке, когда хорошая погода – в парке или просто бродить по улицам.
Учился он так же, как и в школе: ровно, но абсолютно без интереса. Глеб старался не любить ничего, даже учебу. Так и тянулась его жизнь. Однообразно и ровно.
Глебу исполнилось двадцать один, он стал полностью совершеннолетним.
Он учился уже на последнем четвёртом курсе. В начале учебного года в их со Стасом комнате поселился ещё один парень. Семнадцатилетний первокурсник Лёшенька. Вернее, Лёша. Это просто Глеб его называл так, про себя. У парня был вид, не позволяющий называть его, например, Лёхой или даже Лёшей. Слишком он был хрупкий, тихий с огромными глазами и доброй улыбкой. За весь год он так и не сблизился с парнями. Жил с ними дружно, никому не мешал своим присутствием, всегда старался помочь, но делал это совсем не подобострастно, а как-то удивительно легко и ненавязчиво.
Однажды весенним вечером Глеб поздно возвращался в общагу. Уже свернув на свою улицу, он услышал шум и женские крики о помощи. Не раздумывая, бросился в ту сторону. И увидел, как здоровенный парень схватил девушку. Она отбивалась и жалобно звала на помощь, а он смеялся, и пытался разорвать её куртку.
Глеб рванулся вперёд, вклинился между парнем и девчонкой, мощным ударом сбил его с ног. «Отойди» - коротко приказал Глеб девушке. Она испуганно кивнула, отошла в сторону и стала поправлять курточку. Девушка всхлипывала, как обиженный ребёнок и нервно дрожала.
Парень, скорчившись на земле что-то жалобно скулил. Глеб наклонился к нему и услышал: «Я больше не буду, я не буду, не буду» Глеб схватил парня за шиворот и поставил на ноги «Что ты не будешь?» - грозно спросил он, хорошенько встряхнув подлеца. «Не буду. Не буду!» Глеб презрительно посмотрел на него и процедил: «Конечно, не будешь. Только попробовал бы» парень трясся, как в лихорадке и всё твердил: «Не буду» Глеб ещё раз встряхнул его и приказал: «Заткнись» Он послушно замолчал, но стал жалобно мотать головой.
Потом упал на колени и проскулил: "Не трогай меня. Я больше не буду" Глеб молчал, а стоящая неподалёку девушка всё ещё жалобно всхлипывала. Потом взяла себя в руки, успокоилась, подошла к Глебу, мягко положила руку ему на плечо и неожиданно сказала: "Не трогай его, пожалуйста. И отпусти, пусть он идёт" Глеб удивлённо посмотрел на неё и спросил: "Пусть он идёт просто так?" "Конечно" - уже уверенно ответила девушка: "Прости его" Парень, услышав это, проскулил Глебу: "Я пойду. Она сказала, слышал?" Глеб мрачно усмехнулся, а парень, поняв, что так просто уйти не получится, жалобно сказал Глебу: "Ну, пусти. Хочешь меня наказать? Ты прав. Только не бей, пожалуйста. Хочешь, я отдам тебе свою куртку, со всеми вещами, которые в карманах? Смотри, у меня есть ай-под. Новый совсем" Он стянул с себя куртку и стал лихорадочно рыться в кармане. Вытащил ай-под и на раскрытой ладони протянул его Глебу: "Смотри" - подобострастно сказал он "Совсем-совсем новый. Мне отец купил только два дня назад" "Отец" - глухо сказал Глеб. Хрипло закашлялся и снова повторил: "Отец..." И не выдержал, сорвался. Ударил парня снизу-вверх по ладони так, что ай-под подлетел вверх и шлёпнулся на землю у его ног, занёс руку для повторного удара, но девушка буквально повисла на его руке и твёрдо, почти властно сказала: "Не трогай его" Глеб не ударил, отпустил парня, сказал хрипло: «Уйди. Уходи отсюда немедленно" Тот затравленно кивнул и, не оглядываясь, побежал прочь. На земле осталась лежать чёрная кожаная куртка и ай-под. Глеб поднял куртку, надел, брезгливо выкинул из карманов носовой платок, пачку сигарет и мятную жвачку. Наступил тяжёлым ботинком на ай-под и с каким-то болезненным удовольствием раздавил его, провернув под ногой несколько раз. Потом посмотрел на девушку, неловко ухмыльнулся, протянул руку и сказал: «Да, привет. Я – Глеб» Девушка пожала протянутую руку и смущённо сказала: «Привет. А меня зовут Женя» «Ну пойдём, Женя» - со вздохом сказал Глеб. «Куда?» - удивилась Женя. «Провожу я тебя» - рассердившись на её непонятливость, объяснил парень «А то мало ли.… Ну, пойдём!» Девушка доверчиво уцепилась за его руку, и они пошли куда-то вдоль по улице. «Здесь недалеко» - робко, будто извиняясь, сказала Женя «Я бы и сама дошла» «Да ладно тебе, чего уж там» - пробурчал Глеб, искоса глядя на свою новую знакомую.
Они дошли до какого-то подъезда, девушка остановилась, отпустила руку Глеба и весело сказала: «Ну, вот мы и пришли. Спасибо тебе. И за спасение спасиБо, ты так неожиданно появился, видел какой у того урода был обалдевший вид?» Она вдруг фыркнула и заливисто рассмеялась. Смех её был удивительно звонкий, детский какой-то. А ещё смех был очень заразительным. Парень тоже весело рассмеялся. Недалеко от подъезда горел фонарь, Глеб вдруг снова схватил девушку за руку, потянул к фонарю, внимательно посмотрел на неё при свете и удивлённо присвистнул. «Ничего себе!»- удивлённо вырвалось у него. Женя опять засмеялась и лукаво спросила: «В чём дело, что тебя так удивило?» Но по её хитрому, смеющемуся взгляду было понятно, что она сама знает ответ на свой вопрос. Во всяком случае, догадывается. «Э-э» - всё так же обалдело протянул Глеб «А сколько тебе лет?» Вообще, его удивление легко можно было понять. На него смотрели большие и какие-то удивительно чистые глаза ребёнка. Женя покраснела и смущённо протянула: «Ну, мне, на самом деле, четырнадцать. Скоро будет» «Н-да» - выдавил Глеб. «Ты вообще извини, конечно. Просто я удивился» «Да ничего страшного» - улыбнулась Женя «Я к этому привыкла. Все считают меня старше, чем я на самом деле. А потом удивляются» Она опять засмеялась, и Глеб тоже неожиданно для самого себя улыбнулся. Он вообще как-то удивительно легко чувствовал себя рядом с этой девочкой.
А Женя вдруг перестала смеяться, внимательно посмотрела на парня и как-то испуганно сказала: «Ой, у тебя кровь» Приподнялась на цыпочки, осторожно и бережно дотронулась пальцем до щеки Глеба, а он вздрогнул почему-то от прикосновения тонких прохладных пальцев. Хорошо это было. Как-то непривычно и незнакомо, но очень хорошо.
Женя ещё на секунду задержала руку у Глеба на лице, потом смущённо отдёрнула, потопталась неловко и сказала: «Ну, я пойду. Спасибо тебе, Глебушка» Опять приподнялась на цыпочки и поцеловала парня в щёку, прямо в засохшую царапину. Улыбнулась на прощание, совсем по-детски помахала рукой и скрылась в подъезде. А Глеб ещё долго стоял под фонарём и задумчиво улыбался своим мыслям.
Потом снял куртку, завязал рукава узлом на поясе и не спеша, пошёл по улице. Он не торопился в общагу, а шёл, куда глаза глядят. Ему было удивительно хорошо, так хорошо, как не было уже очень-очень давно. И снова вспомнилось: «Я тебя люблю, малы-ы-ы-ш» Это было его, этого у него никто не мог отнять. Это было его счастье, и его самая большая боль.
А куртку Глеб теперь будет бережно хранить. Это его трофей, месть за отца. Куртка была удивительно похожа на ту, которую много лет назад видел маленький мальчик Глебушка. Впрочем, они все похожи друг на друга эти чёрные кожаные куртки. В этой битве Глеб вышел победителем. Только впереди будет ещё много битв. И жить надо будет самому, надеяться только на себя…
Весь остаток ночи Глеб бесцельно прошатался по городу, совершенно не желая, возвращаться домой.
Уже утром он вернулся в общежитие, тихонько зашёл в комнату, надеясь не разбудить товарищей. Они должны были спать потому, что уже было утро воскресенья. А по выходным Стаська и Лёшенька дрыхли так крепко, что их невозможно было разбудить, наверное, даже выстрелами из пушки.
Стас действительно спал. А вот Лёша сидел почему-то на кровати Глеба, закутавшись в одеяло. Он поднялся навстречу вошедшему и жалобно спросил: «Глеб, где ты был?» Глеб удивлённо посмотрел на него и ответил, что гулял. И вдруг увидел, что глаза у Лёшеньки покрасневшие, а веки припухшие, будто он плакал. А ещё увидел, что одеяло сползло у Лёши с плеч, что он стоит на полу босиком, что ему явно холодно. Глеба захлестнула вдруг волна какой-то необъяснимой и всепоглощающей нежности. Парень мягко обнял Лёшеньку, тот доверчиво прижался к нему, засопел, уткнувшись Глебу в плечо. «Ну, чего ты?» ласково спросил Глеб. И едва удержался, чтобы не добавить «маленький» Таким беззащитно-трогательным показался вдруг ему младший товарищ. «Я боялся, Глеб» - тихо сказал Лёшенька «Понимаешь, я проснулся, а тебя нет. Я всегда просыпаюсь ночью, всегда смотрю на тебя и на Стаса. Вы спокойно спите, и это значит, что всё хорошо. А сейчас тебя не было, Глеб» Глеб неловко улыбнулся и серьёзно сказал: «Прости, Лёшенька. Так получилось. Но ведь вот он я. Всё хорошо» Не удержался и всё-таки добавил: «Маленький» Но в этом не было ни капли насмешки или желания обидеть Лёшеньку. В этом была только нежность. И Лёша это понял, а, может, просто не обратил на это особого внимания. Он счастливо улыбнулся и сказал: «Да. Значит всё хорошо. Только ты не исчезай, пожалуйста, больше, ладно?!» Глеб улыбнулся и серьёзно пообещал: «Ладно, маленький. Я больше не буду исчезать. Не волнуйся за меня!» И понял вдруг, что это счастье, когда есть кто-то, кто волнуется, кто ждёт. Кто-то, для кого важно, чтобы Глеб спокойно спал, кто-то, кто хочет, чтобы всё было хорошо.
Парень бережно довёл Лёшеньку до кровати, уложил его, укрыл, как ребёнка одеялом, наклонился к Лёшеньке и ласково прошептал: «Ты спи, ладно? Тебе обязательно надо поспать. А завтра, то есть уже сегодня, будет хороший день, там солнце, оно уже почти встало» Лёшенька улыбнулся своей удивительной улыбкой, взял Глеба за руку и попросил: «Посиди со мной, пожалуйста» Глеб улыбнулся, сел на кровать у Лёшеньки в ногах и ласково погладил его по голове. Лёша так и не отпускал руку Глеба, и вид у него был, как у счастливого ребёнка. Больше не надо было никаких слов, оба парня это прекрасно понимали. Вставало солнце, начиналось утро, спокойно спал Стас, засыпал Лёшенька, а Глеб сидел рядом и держал в своей ладони его руку. И это значило, что всё хорошо…
Потом наступил новый день, и он тоже был хорошим. В нём всё было хорошо. Потом следующий день. Прошла весна, и наступило лето. Конечно, так не бывает, чтобы в жизни было только хорошее. Было и немало плохого, немало обид, огорчений. Но это не казалось теперь для Глеба таким важным. У него появился Друг. Чудесный человек Лёшенька
И Глеб заметил, что привязывается к этому мальчику. Лёшенька стал необходим для парня. Но Глеб с болью думал о том, что он обещал себе никого не любить. Ведь потом будет больно терять этого человека. Нет, конечно, это вовсе не значит, что Лёшенька вдруг умрёт (даже в страшном сне Глеб не мог об этом думать) Но они потеряют друга друга, ведь такова жизнь. Может, Лёшенька куда-нибудь уедет, как уехала та добрая женщина с мужем. Глеб не знал даже, как их зовут, кто они, что вообще за люди. На память о них у парня остался только маленький игрушечный заяц с грустными глазами, которого Глеб всё время носил в кармане. Он не рассказывал об этому никому. Даже не то, что стеснялся, а просто не хотел. Ведь это было его жизнью, его напоминанием о страшной боли. И только Лёшеньке Глеб всё рассказал. Он доверял ему, как самому себе. И Друг всё понял. Он вообще удивительно тонко понимал и чувствовал Глеба. А, может, Лёшенька и не уедет. Это ведь необязательно. Может, он встретит красивую девушку, влюбится в неё, они поженятся, и станут чужими Глебу. Нет, конечно, Лёшенька никогда его не забудет, конечно, ничто не сможет отдалить его от Глеба. Но жена… Глеб прекрасно понимал, что никакая женщина не сможет любить его так, как любит Лёшенька, не сможет терпеть его сложный характер, непонятный иногда даже самому Глебу. Парень с детства привык смотреть на себя со стороны и не обольщаться, не витать в мечтах, не строить воздушных замков, которые потом, конечно, со страшным грохотом обрушатся на голову их создателя. Ведь такова жизнь.
А Лёшенька его любил. В этом Глеб не сомневался. И ему было хорошо. Он ведь совсем забыл, что это такое, когда кто-то любит. Что это такое, когда можно жить и надеяться не только на себя и на свои силы, а знать, что есть человек, который любит, который поможет.
Глеб заставлял себя не привыкать к хорошему, иначе потом будет больно забывать всё это. Но он не мог противостоять доброму взгляду Лёшенькиных глаз, его тихому ласковому голосу, его заботе, его невысказанному вопросу: «Всё ли у тебя хорошо?» И не противостоял. Сдался почти без боя. И снова научился жить, увидел яркие цвета.
Ту весну и лето Глеб вспоминал потом как самое счастливое время своей жизни (конечно, не считая жизнь до восьми лет, жизнь с отцом, жизнь с Любовью)
Просто был всё время рядом Лёшенька. Казалось бы, вполне могло бы хватить и этого. Но Лёшенька, светлый и радостный человек, хотел нести и другим радость. Они с Глебом ходили в парк, валялись на траве, совсем как молодые жеребята Удивительно, но у них ни разу не произошло столкновений и споров по этому поводу с другими людьми. Почему-то рядом с Лёшенькой всё вообще становилось каким-то необычным, даже чуть-чуть волшебным. Ещё они любили залезать на крышу и сверху смотреть на город, раскинувшийся у них под ногами. Ветер трепал волосы, люди внизу казались маленькими, машины игрушечными, а сердце замирало от волнения и страха, когда парни подходили к самому краю крыши и даже перегибались вниз, совершенно забывая о безопасности.
Иногда с ними ходил и Стас. Но он, как водится, был третьим лишним. Кроме того, он ни капли не был романтиком. Не умел им быть. Он не понимал многих вещей. Но не сердился на ребят за их, как он говорил «глупости». Прощал им это. Он был неплохим парнем. А Глеб и Лёшенька прощали ему его приземлённость и непонимание романтизма. Они вообще умели многое прощать друг другу и мирно уживаться вместе, несмотря на такие разные характеры и интересы.
Лето уходило. Только не хотелось об этом думать, Глеб понимал, что с окончанием лета, окончится и счастливое безоблачное время. И будет расставание со Стасом и Лёшенькой. Самое главное, с Лёшенькой… Глеб всё чаще становился невесёлым и задумчивым. А Лёшенька чувствовал настроение своего старшего Друга, но не лез к нему в душу. Чутким он был очень.
Глеб нашёл подходящую работу и жильё. Он договорился снимать комнату у тихой старушки (да, такой, про каких говорят «Божий одуванчик») Съём комнаты стоил недорого, располагалась квартира недалеко от метро, легко можно было добраться в любую точку города.
Да, на первый взгляд, казалось, что жизнь у парня была лёгкой, всё шло, как по нотам. Возможно, это было так. Но сам Глеб часто думал, что лучше бы у него не было бы ничего, что был бы он нищим, необразованным, но был бы у него отец и умение любить. Была бы Любовь…
В конце лета, уже перед самым началом нового учебного года, когда настроение у всех обычно самое радостное, а планов много, и жизнь кажется удивительно завлекательной, хочется успеть всё, Глеб понял, что должен проститься со своими друзьями. Со Стасом особых проблем не было. Да, парни привязались друг к другу, много было у них прожито вместе, но они не могли бы назвать себя друзьями, оба прекрасно понимали это, и ни один из них не сожалел об этом. Не рассчитывал на большее.
В общем, ничего страшного. А вот Лёшенька…
Как быть с Лёшенькой?! Глеб прекрасно понимал, что больно от этого расставания и прощания будет обоим. Плохо будет им обоим. Но нет же, Глеб не должен никого любить. Да он ведь не умеет этого! И ведь почти убедил себя в этом, почти получилось! Когда Глеб закончит институт, он снова забудет о том, что такое Любовь. Любви нет. Она умерла много лет назад, когда мальчику было восемь лет. Умерла вместе с отцом. И больше никогда не возродится. Любви не бывает. Есть только одно из далёкого прошлого: «Я люблю тебя, малы-ы-ы-ш…»
это рассказ я писала, когда мне было лет тринадцать что ли
как раз после того, как я сначала писала, а потом забросила этот рассказ, я совсем глубоко погрузилась в дела детского дома, то есть мы ходили тогда с ребятами к малышам, играли с ними
а потом крестили детей, потом всё стало серьёзнее и больше общения и совместного общего всего
и да, я даже тогда понимала, что во-первых, всё складывается слишком легко и просто, во-вторых, слишком много драмы на один квадратный сантиметр, в-третьих, люди так себя не ведут, так не думают, не делают и не говорят
и да, я мечтала и мечтаю научиться писать жёстко и жестоко
только красиво, а не розовые сопли в сахаре
но, конечно, было бы нечестно отказываться от своих букв, от мыслей и мечтаний своих сопливых тринадцати лет
сейчас я уже не помню, чем там должно было закончиться
подозреваю, что главный герой должен был умереть (судя по названию и эпиграфу)
эпично умереть, конечно
но я не дописала
и это к лучшему
специально не буду ничего исправлять и редактировать (и оформаление прямой речи тоже не буду править, это моя какая-то болзененная любовь неправильно оформлять прямую речь, угу) и дикое количество многозначительных Заглавных Букв убирать не буду
хорошо хоть без многозначительных многоточий обошлось
Жизнь за Любовь
Жизнь без Любви,
Или жизнь за Любовь –
Всё в наших руках.
Или жизнь за Любовь –
Всё в наших руках.
***
Он не любил это слово. Даже правильнее сказать, не знал. А ещё правильнее сказать, не хотел знать.
Ему казалось, что с самого детства он высушивал, выжигал, уничтожал в себе это слово и это чувство – Любовь.
Иногда он даже думал, что никогда и не умел любить, не знал, что это такое. Но будто в противовес этому выплывало из самой глубины памяти: - Папка, ты меня любишь? – Ну, конечно, малыш, разве я могу не любить моего мальчика?! – Пап, я тебя тоже люблю. – Я знаю, солнышко! – А знаешь как? – И как же? – Сильно, папа, до самого неба! – Малы-ы-ы-ш - ласково и немного с усмешкой. Но усмешка добрая, он понимал это ещё тогда, давно-давно. Тогда, когда ещё умел любить. Сильно любить, до неба…
Глеб тогда был счастливым, наверное, самым счастливым мальчиком в целом мире. У него не было мамы, не было братьев - сестёр, не было бабушек – дедушек и дядей – тётей. Но они все и не нужны были маленькому Глебушке – ведь у него был папка. И папка был безраздельно его – Глебушкин. С утра отец на целый день уходил на работу, возвращался домой усталый, но всегда ласковый и добрый.
Он снимал в прихожей куртку, убирал её в шкаф, аккуратно мыл и натирал кремом ботинки, ставил в угол кейс, и наступало самое счастливое время: папино и Глебушкино. А больше и не было никого в целом мире. Чем взрослее становился мальчик, тем яснее он понимал это, тем острее он нуждался в отце. Это была их любимая игра: - Папка, ты меня любишь? А я тебя тоже люблю, до неба. – Я знаю, малы-ы-ы-ш.
читать дальшеИ вдруг всего этого не стало. Мгновенно. Просто не стало на Земле его папки. Обычным весенним вечером его убил мужчина в чёрной кожаной куртке. Убил точно и аккуратно, выстрелом в упор, выхватил из леденеющих рук кейс и убежал, скрылся в темноте. Вмиг исчез, будто не было его никогда. А Глебушкин папа остался лежать на земле, он силился приподняться на локте, но у него никак не получалось. На белой рубашке, которую Глеб собственноручно стирал для любимого папки, расползалось красное пятно, похожее на большую неровную розу.
Всё это видел маленький восьмилетний Глебушка. Видел, как убегал мужчина, как упал на асфальт отец, как текла на тротуар кровь. Он расширенными от ужаса и удивления глазами смотрел на папу, а тот, оставив бесполезную попытку приподняться, собрал все свои силы и чётким спокойным голосом сказал: «Глеба, сын, слушай внимательно. Я никогда не разрешал тебе открывать этот кейс, тебе не надо знать, что там. Я умираю, и мне уже ничего не поможет. Сейчас ты позовёшь людей, тебе я тоже ничем помочь не могу. Только одно: не говори про кейс, никому, даже случайно, ты никогда его не видел, ничего не знаешь, понял?» Отец закашлял, у него изо рта потекла кровь. «Прощай, сына» - едва слышно сказал он «И помни, что я тебя люблю, всегда помни, малы-ы-…». Так и не договорил отец, захрипел, поднял с трудом правую руку, успел перекрестить сына на прощание, последний раз дёрнулся в судороге и умер.
Глаза он зажмурил сам, понимая, что бессмысленный остекленевший взгляд может напугать сына и, желая помочь ему последним, что ещё было возможно для него в этой жизни.
Глеб ещё мгновение стоял, не в силах шевельнуться, а потом тонко и пронзительно закричал – заплакал.
Маленький переулок был тих и безлюден, Глебушка рванулся в сторону оживлённой улицы, не разбирая дороги, бежал вперёд, искал хотя бы кого-нибудь, чтобы не остаться совсем одному, наедине с этой страшной бедой.
Выбежал на дорогу и услышал страшный визг тормозов. Чёрный джип чудом успел затормозить буквально в сантиметре от мальчика.
Из машины выскочил бледный, насмерть перепуганный мужчина и сердито закричал: «Ты что, щенок, делаешь?! Родителей пожалей, нашёл место играть!» Он схватил Глеба за плечи и хорошенько встряхнул. Мальчик снизу-вверх посмотрел на него, жалобно сказал: «Там…пожалуйста…» и заплакал, забился в рыданиях. Мужчина растерянно смотрел на него и не знал, что делать «Что случилось, малыш?» жалобно спросил он, желая успокоить ребёнка, но, не умея этого. Глеб продолжал плакать и смог только выдавить неразборчиво сквозь всхлипы: «Та-а-а-ам»
Открылась дверца машины, и из неё вышла женщина. Она знаком показала мужчине, чтобы он отошёл в сторону. Тот послушно кивнул, встал рядом с машиной и закурил, чтобы успокоиться.
Женщина осторожно обняла ребёнка и ласково сказала: «Успокойся, малыш. Расскажи, что случилось. Ты чего-то испугался?» Мальчик доверчиво посмотрел на неё и, всхлипывая, сказал: «Да» «Расскажешь, что случилось?» - осторожно спросила женщина. Он кивнул и сказал: «Там. Помогите. Пожалуйста. Там мой папа» «Конечно, сейчас мы с мужем тебе поможем. Ты нас отведёшь?» «Да» Мужчина бросил недокуренную сигарету, взял Глебушку за руку и сказал: «Ну, пойдём, малыш»
Они втроём пошли в тот переулок. В нём по-прежнему не было людей, только любопытный воробей прыгал по ладони отца.
Женщина, увидев Глебушкиного папу, остановилась, мужчина едва слышно сказал ей: «Не ходи туда и уведи ребёнка», подтолкнул мальчика, в её сторону, а сам подошёл к телу, на ходу доставая из кармана мобильный телефон.
«Пойдём, малыш» - немного дрожащим голосом сказала женщина, крепко прижала Глебушку к себе, и мальчик послушно и доверчиво пошёл за ней, не думая о том, куда она его ведёт, но чувствуя себя в безопасности рядом с этой ласковой женщиной.
Он смутно и обрывочно запомнил, что было дальше. Приехала милиция, откуда-то вдруг появилось много разных людей, тело его папы загрузили в специальную машину. А его самого о чём-то расспрашивали сначала милиционер, потом какой-то мужчина в джинсовой куртке (Мальчик удивительно ярко запомнил его синюю джинсовую куртку, а на рукаве – чёрную неаккуратную заплатку). Глеб отвечал на их вопросы, рассказал, как его зовут, где он живёт. Рассказал о том, что они с папкой всё время жили только вдвоём, а мама где-то далеко, она почему-то не хотела жить с ними и ушла, когда Глеб был ещё совсем малышом и не умел ни говорить, ни ходить.
Он помнил, что во время его рассказа, женщина ласково гладила его по голове, стараясь хотя бы немного помочь ему и утешить его.
Потом были разные здания, разные милиционеры, бесконечные вопросы и Глебушкины ответы. И всё время, как спасение, Глеб ощущал свою руку в тёплой и ласковой руке доброй женщины.
А потом он вдруг оказался в детском доме, и женщина ушла, сказав ему на прощание: «До встречи, малыш, не скучай, мы с мужем будем тебя навещать»
Глеб остался совсем один со своим горем. В детском доме было много детей, они хотели подружиться с Глебушкой, но он не хотел ни с кем разговаривать, а просто уходил, когда кто-нибудь пытался с ним заговорить.
Воспитательница, чутко понимая, как тяжело маленькому мальчику, велела остальным детям не трогать новичка, чтобы помочь ему хотя бы немного прийти в себя.
Глеб целыми днями грустно смотрел в окно или тихонько сидел, где-нибудь в уголке, не принимая участия в громких детских играх и возне. Если воспитатели просили его о какой-нибудь помощи, он беспрекословно всё исполнял, делал всё чётко и аккуратно, но будто машина, а не живой ребёнок.
Глеб не считал время, каждый его день был похож на предыдущий один в один, и все они тянулись мучительно долго и медленно.
Он не знал, сколько прошло времени, но в один из серых дней его навестила та женщина со своим мужем. Глеб побежал к ней навстречу, обнял её, уткнулся носом ей в живот и никак не хотел отпускать из своих объятий, а она гладила его по голове и нежно шептала ему на ухо что-то доброе и ласковое.
Воспитательница обрадовалась улыбке, которая впервые появилась на лице мальчика. Всё время она видела его печальным. Если бы она только могла знать, как заразительно умел раньше смеяться Глебка, какие всевозможные весёлые проказы и игры он придумывали вместе с отцом, какой радостью обычно сияло его лицо. Но всё это осталось в прошлом, всё это погибло вместе с отцом. И Глеб знал, что больше он никогда в жизни не буде играть и улыбаться. А, может, он скоро умрёт, это оказывается вовсе не так страшно…
Потом время посещения закончилось, и женщина с мужем ушли. Мужчина на прощание пожал Глебу руку, как взрослому, а женщина вложила мальчику в руку шоколадку и игрушечного зайца с удивительно грустными глазами, чем-то похожего на самого Глебушку.
После их ухода, улыбка опять исчезла с лица ребёнка, и он снова замкнулся в себе, воспитательница никак не могла расшевелить и развеселить мальчика. Он смотрел вокруг печальными глазами, и воспитательница уже много лет проработавшая в детдоме, но всё равно не привыкшая к детской боли, не находила себе места и мучительно придумывала чем бы отвлечь Глеба от его тяжёлых мыслей. Отвлечь хотя бы чуть-чуть, чтобы не было у него больше такого потерянного и печального взгляда. Но в глубине души мудрая женщина понимала, что уже не будет мальчик искренне и открыто улыбаться.
Опять потекли серые дни, Глеб становился всё мрачнее. Потом снова к Глебушке пришла навестить его эта женщина, снова он, как маленький котёнок утыкался носом ей в живот, а она шептала ему что-то доброе.
Женщина приходила к нему ещё несколько раз, с каждым разом она была всё грустнее, всё крепче прижимала к себе мальчика, с какой-то жадностью обнимала его и целовала.
Глеб жил ожиданиями её прихода, едва завидев подходящую к воротам женщину, он бежал ей навстречу, обнимал её и не отцеплялся от неё до самого её ухода.
Но наступил день, когда женщина пришла особенно грустной, она рассеянно погладила Глеба по голове и грустно сказала: «Малыш, понимаешь, я не смогу больше к тебе приходить, мы с мужем уезжаем в другую страну, мы никак не можем тебя взять с собой. А я хотела, очень хотела. Веришь, малыш?» Она пытливо заглянула Глебу в глаза, с какой-то надеждой ожидая ответа, ей очень важно было, чтобы мальчик всё понял, чтобы он ей верил. Сама того не заметив, она очень привязалась к маленькому человеку, заменившего ей сына, о котором они с мужем мечтали, но у них никогда не было детей. И надо уехать, а забрать с собой ребёнка нельзя. Хоть бы он понял и поверил, маленький, беззащитный человек!
«Верю» тихо и очень серьёзно ответил мальчик «Я тебя люблю, малыш» - грустно сказала женщина, ласково целуя Глеба в макушку «Я тоже…люблю…» - неловко выдавил Глеб, крепко обнял женщину, резко развернулся и убежал.
Он пошёл в спальню, забился в дальний угол, и не выходил оттуда до самого вечера. Воспитательница не трогала его и велела остальным детям не приставать к мальчику. Впрочем, они не очень и хотели: Глеб был для них чужим и непонятным.
Глебушка видел в окно спину уходящей женщины и знал, что больше никогда никого в своей жизни он не полюбит. У него был папа, но теперь его не стало, была добрая женщина, но и она исчезла из его жизни навсегда. Значит, никого в этом мире нельзя любить? Тогда он не будет. Он есть сам у себя, а больше никто-никто не сможет ему помочь.
В тот день Глеб принял первое в своей жизни Решение. И, наверное, именно в тот день он стал взрослым. Просто никто этого не понял. Он и сам не понял, а объяснить ему было некому, теперь оставалось надеяться только на себя.
Осенью мальчик снова пошёл в школу, во второй класс. Учился он без интереса, но хорошо и ровно, без особой радости получая свои заслуженные четвёрки, пятёрки и грамоты за хорошую учёбу.
У него не было друзей и даже приятелей, но в школе никто тоже не хотел с ним дружить, слишком нелюдимым, и как казалось другим детям, скучным был мальчик.
Жизнь у Глеба была однообразной. Серой и безрадостной. Только одного хотел в своей жизни мальчик: суметь задавить в себе любовь. Со временем ему это удалось, и он сам поверил, что никогда-никогда в жизни не умел любить. Только одно он не мог забыть и задушить в себе: - Папка, я тебя люблю, до неба! – Я тоже, малы-ы-ы-ш…
В восемнадцать лет Глеб уже не мог больше оставаться в детдоме. Теперь он уже и по закону считался взрослым.
Директор детдома – Василий Иванович (за своё имя и характер прозванный детьми да и воспитателями Чапай) устроил большой праздник для нескольких восемнадцатилетних парней, среди которых был и Глеб, провожая их во взрослую жизнь. Чапай любил каждого воспитанника детдома и за столько времени совместного существования, действительно стал для всех детей настоящим отцом. Малыши даже звали его папа.
Праздник, напутственные слова, шикарный стол – это всё официальная часть. А вечером он позвал парней к себе в кабинет, открыл бутылку вина и долго-долго разговаривал с парнями, разрешая спрашивать всё, что угодно и говорить о чём угодно.
Много было сказано серьёзного и важного, много доброго и ласкового, много было воспоминаний из прожитого за эти годы. И за каждым словом, за каждым жестом и взглядом была видна Любовь. Только Глеб сидел молча и хмуро, не принимая участия в общем разговоре. Но от внимательного взгляда Чапая не укрылось то, что парень смотрел на всех с грустью, с глубокой, потаённой болью.
Под утро парни расходились из кабинета Чапая хмельные от вина, воспоминаний и разговоров.
-Глебушка, задержись, брат, пожалуйста – незаметно для других шепнул Глебу Василий Иванович.
Парень удивлённо посмотрел на директора, но кивнул и задержался в дверях.
-Давай с тобой поговорим - добродушно предложил Чапай.
В ответ Глеб сумрачно кивнул и скрестил руки на груди, приготовившись внимательно слушать.
Но директор хитро улыбнулся и сказал: «Ну, начинай». Глеб удивлённо посмотрел на него и хмуро буркнул: «Почему? Это была Ваша инициатива»
-Правильно. Но ведь первая реплика была моей, с этим не поспорить.
-Ну и чего Вам сказать?
-Не, брат, так не надо. Ты что хочешь, говори.
-А если я ничего не хочу сказать?
-А обманывать меня тем более не надо. Я ведь вижу, что хочешь.
Глеб хотел сказать очень многое. Хотел сказать спасибо доброму и любящему Чапаю, хотел сказать, что ему было здесь хорошо (в той мере, конечно, в какой это возможно без отца), хотел сказать, что он любил бы Василия Ивановича, если бы вообще любил кого-нибудь, хотел сказать что… Не сказал. Заплакал. Сначала он отвернулся, стыдясь своих слёз и своей слабости, но Чапай, понимая, что творится в душе у парня, подошёл к нему, обнял, и Глеб заревел совсем как ребёнок, уткнувшись носом в плечо директора. Тот ничего не говорил, только тихонько гладил его по голове. Василий Иванович был в строгих чёрных брюках и белой рубашке, не переоделся ещё после праздника, только пиджак снял. А Глебушкин папа всегда носил белые рубашки. И от его рубашки пахло стиральным порошком, немного табаком, немного одеколоном и ещё чем-то непонятным, но родным. Точно так же пахла рубашка Чапая, и Глеб вдруг ощутил себя маленьким мальчиком. Жаль, как жаль, что теперь он не умеет любить! Он сказал бы Чапаю, что любит его, сильно-сильно любит, до неба. Только он не умеет теперь этого.
А Чапаю не надо было слов, он всё понял и так, понял своим мудрым любящим сердцем.
Потом Глеб успокоился, и они долго разговаривали с Василием Ивановичем «за жизнь». До самого утра. До звонка к подъёму. Детдом начинал просыпаться, а директор и его воспитанник всё разговаривали.
Когда уже по коридорам разнеслись голоса проснувшихся детей, Чапай грустно сказал: «Всё, брат, тебе пора. Только помни нас, пожалуйста. Я не прошу тебя звонить и приходить в гости, знаю, что ты не будешь этого делать. Но вспоминай нас хотя бы иногда, хорошо?» Глеб кивнул и удивлённо спросил: «А откуда Вы знаете, что я не хотел звонить и приходить?» Василий Иванович ласково улыбнулся и ответил: «Я ведь знаю тебя. Много лет знаю. За эти годы я наблюдал за тобой и полюбил тебя. Знаешь, я никому этого не говорил, но когда-то у меня был сын. То есть он есть и сейчас, только я не знаю, где он. Моя жена ушла от меня, когда сыну было семь лет. Это был чудесный малыш, очень похожий на тебя. Жена забрала его с собой, и с тех пор я его больше не видел. Так я и связал свою жизнь с детдомом. Подумал, что если не смог быть хорошим отцом для моего мальчика, то стану хотя бы хорошим помощником для детей, попавших в беду и оставшихся без родителей» На глазах у Чапая выступили слёзы, он беспомощно заморгал, А Глеб снова пожалел о том, что не умеет любить и утешать. Он неловко выдавил: «Вы очень хороший помощник, Василий Иванович, правда. И как отец…тоже…»
Директор вытер глаза рукавом рубашки, а потом расстегнул кожаный ремешок своих часов, снял их и протянул на ладони Глебу. Парень удивлённо посмотрел на него, а Чапай осторожно взял его за руку, за тонкое запястье, на котором пульсировала синяя жилка, и бережно застегнул ремешок. В ответ на его удивлённый взгляд сказал: «Это так, брат, мне папа подарил. Давно. Ты их возьми, пожалуйста, и вспоминай меня иногда, ладно?» Глеб с благодарностью посмотрел на директора и ответил: «Я Вас никогда не забуду. Правда. Спасибо. За всё спасибо, Василий Иванович!» Порывисто поцеловал его руку, резко развернулся и ушёл, не сказав больше ни слова. Но Василию Ивановичу не надо было большего. На его глазах снова выступили слёзы, и он опять смахнул их рукавом. Начинался новый день, и директору надо быть на своём посту, надо зорко следить за каждым Глебушкой, Васенькой, Серёженькой.
Начинался новый день. Для Глеба и остальных теперь уже совершеннолетних и самостоятельных парней новый день становился началом новой жизни.
Им выделили несколько комнат в общежитии. Глеб поселился в комнате со своим товарищем Стасом. Это были неплохой парень. Но Глеб и с ним не сумел подружиться, стать ближе. Они просто существовали под одной крышей, готовили по очереди еду и убирали комнату, оказывали друг другу различные мелкие услуги. У них совсем не было причин для ссор, поэтому всё протекало тихо и мирно.
Да Глеб практически и не виделся с ним. Большинство свободного времени он предпочитал проводить вне общаги. В универе, в библиотеке, когда хорошая погода – в парке или просто бродить по улицам.
Учился он так же, как и в школе: ровно, но абсолютно без интереса. Глеб старался не любить ничего, даже учебу. Так и тянулась его жизнь. Однообразно и ровно.
Глебу исполнилось двадцать один, он стал полностью совершеннолетним.
Он учился уже на последнем четвёртом курсе. В начале учебного года в их со Стасом комнате поселился ещё один парень. Семнадцатилетний первокурсник Лёшенька. Вернее, Лёша. Это просто Глеб его называл так, про себя. У парня был вид, не позволяющий называть его, например, Лёхой или даже Лёшей. Слишком он был хрупкий, тихий с огромными глазами и доброй улыбкой. За весь год он так и не сблизился с парнями. Жил с ними дружно, никому не мешал своим присутствием, всегда старался помочь, но делал это совсем не подобострастно, а как-то удивительно легко и ненавязчиво.
Однажды весенним вечером Глеб поздно возвращался в общагу. Уже свернув на свою улицу, он услышал шум и женские крики о помощи. Не раздумывая, бросился в ту сторону. И увидел, как здоровенный парень схватил девушку. Она отбивалась и жалобно звала на помощь, а он смеялся, и пытался разорвать её куртку.
Глеб рванулся вперёд, вклинился между парнем и девчонкой, мощным ударом сбил его с ног. «Отойди» - коротко приказал Глеб девушке. Она испуганно кивнула, отошла в сторону и стала поправлять курточку. Девушка всхлипывала, как обиженный ребёнок и нервно дрожала.
Парень, скорчившись на земле что-то жалобно скулил. Глеб наклонился к нему и услышал: «Я больше не буду, я не буду, не буду» Глеб схватил парня за шиворот и поставил на ноги «Что ты не будешь?» - грозно спросил он, хорошенько встряхнув подлеца. «Не буду. Не буду!» Глеб презрительно посмотрел на него и процедил: «Конечно, не будешь. Только попробовал бы» парень трясся, как в лихорадке и всё твердил: «Не буду» Глеб ещё раз встряхнул его и приказал: «Заткнись» Он послушно замолчал, но стал жалобно мотать головой.
Потом упал на колени и проскулил: "Не трогай меня. Я больше не буду" Глеб молчал, а стоящая неподалёку девушка всё ещё жалобно всхлипывала. Потом взяла себя в руки, успокоилась, подошла к Глебу, мягко положила руку ему на плечо и неожиданно сказала: "Не трогай его, пожалуйста. И отпусти, пусть он идёт" Глеб удивлённо посмотрел на неё и спросил: "Пусть он идёт просто так?" "Конечно" - уже уверенно ответила девушка: "Прости его" Парень, услышав это, проскулил Глебу: "Я пойду. Она сказала, слышал?" Глеб мрачно усмехнулся, а парень, поняв, что так просто уйти не получится, жалобно сказал Глебу: "Ну, пусти. Хочешь меня наказать? Ты прав. Только не бей, пожалуйста. Хочешь, я отдам тебе свою куртку, со всеми вещами, которые в карманах? Смотри, у меня есть ай-под. Новый совсем" Он стянул с себя куртку и стал лихорадочно рыться в кармане. Вытащил ай-под и на раскрытой ладони протянул его Глебу: "Смотри" - подобострастно сказал он "Совсем-совсем новый. Мне отец купил только два дня назад" "Отец" - глухо сказал Глеб. Хрипло закашлялся и снова повторил: "Отец..." И не выдержал, сорвался. Ударил парня снизу-вверх по ладони так, что ай-под подлетел вверх и шлёпнулся на землю у его ног, занёс руку для повторного удара, но девушка буквально повисла на его руке и твёрдо, почти властно сказала: "Не трогай его" Глеб не ударил, отпустил парня, сказал хрипло: «Уйди. Уходи отсюда немедленно" Тот затравленно кивнул и, не оглядываясь, побежал прочь. На земле осталась лежать чёрная кожаная куртка и ай-под. Глеб поднял куртку, надел, брезгливо выкинул из карманов носовой платок, пачку сигарет и мятную жвачку. Наступил тяжёлым ботинком на ай-под и с каким-то болезненным удовольствием раздавил его, провернув под ногой несколько раз. Потом посмотрел на девушку, неловко ухмыльнулся, протянул руку и сказал: «Да, привет. Я – Глеб» Девушка пожала протянутую руку и смущённо сказала: «Привет. А меня зовут Женя» «Ну пойдём, Женя» - со вздохом сказал Глеб. «Куда?» - удивилась Женя. «Провожу я тебя» - рассердившись на её непонятливость, объяснил парень «А то мало ли.… Ну, пойдём!» Девушка доверчиво уцепилась за его руку, и они пошли куда-то вдоль по улице. «Здесь недалеко» - робко, будто извиняясь, сказала Женя «Я бы и сама дошла» «Да ладно тебе, чего уж там» - пробурчал Глеб, искоса глядя на свою новую знакомую.
Они дошли до какого-то подъезда, девушка остановилась, отпустила руку Глеба и весело сказала: «Ну, вот мы и пришли. Спасибо тебе. И за спасение спасиБо, ты так неожиданно появился, видел какой у того урода был обалдевший вид?» Она вдруг фыркнула и заливисто рассмеялась. Смех её был удивительно звонкий, детский какой-то. А ещё смех был очень заразительным. Парень тоже весело рассмеялся. Недалеко от подъезда горел фонарь, Глеб вдруг снова схватил девушку за руку, потянул к фонарю, внимательно посмотрел на неё при свете и удивлённо присвистнул. «Ничего себе!»- удивлённо вырвалось у него. Женя опять засмеялась и лукаво спросила: «В чём дело, что тебя так удивило?» Но по её хитрому, смеющемуся взгляду было понятно, что она сама знает ответ на свой вопрос. Во всяком случае, догадывается. «Э-э» - всё так же обалдело протянул Глеб «А сколько тебе лет?» Вообще, его удивление легко можно было понять. На него смотрели большие и какие-то удивительно чистые глаза ребёнка. Женя покраснела и смущённо протянула: «Ну, мне, на самом деле, четырнадцать. Скоро будет» «Н-да» - выдавил Глеб. «Ты вообще извини, конечно. Просто я удивился» «Да ничего страшного» - улыбнулась Женя «Я к этому привыкла. Все считают меня старше, чем я на самом деле. А потом удивляются» Она опять засмеялась, и Глеб тоже неожиданно для самого себя улыбнулся. Он вообще как-то удивительно легко чувствовал себя рядом с этой девочкой.
А Женя вдруг перестала смеяться, внимательно посмотрела на парня и как-то испуганно сказала: «Ой, у тебя кровь» Приподнялась на цыпочки, осторожно и бережно дотронулась пальцем до щеки Глеба, а он вздрогнул почему-то от прикосновения тонких прохладных пальцев. Хорошо это было. Как-то непривычно и незнакомо, но очень хорошо.
Женя ещё на секунду задержала руку у Глеба на лице, потом смущённо отдёрнула, потопталась неловко и сказала: «Ну, я пойду. Спасибо тебе, Глебушка» Опять приподнялась на цыпочки и поцеловала парня в щёку, прямо в засохшую царапину. Улыбнулась на прощание, совсем по-детски помахала рукой и скрылась в подъезде. А Глеб ещё долго стоял под фонарём и задумчиво улыбался своим мыслям.
Потом снял куртку, завязал рукава узлом на поясе и не спеша, пошёл по улице. Он не торопился в общагу, а шёл, куда глаза глядят. Ему было удивительно хорошо, так хорошо, как не было уже очень-очень давно. И снова вспомнилось: «Я тебя люблю, малы-ы-ы-ш» Это было его, этого у него никто не мог отнять. Это было его счастье, и его самая большая боль.
А куртку Глеб теперь будет бережно хранить. Это его трофей, месть за отца. Куртка была удивительно похожа на ту, которую много лет назад видел маленький мальчик Глебушка. Впрочем, они все похожи друг на друга эти чёрные кожаные куртки. В этой битве Глеб вышел победителем. Только впереди будет ещё много битв. И жить надо будет самому, надеяться только на себя…
Весь остаток ночи Глеб бесцельно прошатался по городу, совершенно не желая, возвращаться домой.
Уже утром он вернулся в общежитие, тихонько зашёл в комнату, надеясь не разбудить товарищей. Они должны были спать потому, что уже было утро воскресенья. А по выходным Стаська и Лёшенька дрыхли так крепко, что их невозможно было разбудить, наверное, даже выстрелами из пушки.
Стас действительно спал. А вот Лёша сидел почему-то на кровати Глеба, закутавшись в одеяло. Он поднялся навстречу вошедшему и жалобно спросил: «Глеб, где ты был?» Глеб удивлённо посмотрел на него и ответил, что гулял. И вдруг увидел, что глаза у Лёшеньки покрасневшие, а веки припухшие, будто он плакал. А ещё увидел, что одеяло сползло у Лёши с плеч, что он стоит на полу босиком, что ему явно холодно. Глеба захлестнула вдруг волна какой-то необъяснимой и всепоглощающей нежности. Парень мягко обнял Лёшеньку, тот доверчиво прижался к нему, засопел, уткнувшись Глебу в плечо. «Ну, чего ты?» ласково спросил Глеб. И едва удержался, чтобы не добавить «маленький» Таким беззащитно-трогательным показался вдруг ему младший товарищ. «Я боялся, Глеб» - тихо сказал Лёшенька «Понимаешь, я проснулся, а тебя нет. Я всегда просыпаюсь ночью, всегда смотрю на тебя и на Стаса. Вы спокойно спите, и это значит, что всё хорошо. А сейчас тебя не было, Глеб» Глеб неловко улыбнулся и серьёзно сказал: «Прости, Лёшенька. Так получилось. Но ведь вот он я. Всё хорошо» Не удержался и всё-таки добавил: «Маленький» Но в этом не было ни капли насмешки или желания обидеть Лёшеньку. В этом была только нежность. И Лёша это понял, а, может, просто не обратил на это особого внимания. Он счастливо улыбнулся и сказал: «Да. Значит всё хорошо. Только ты не исчезай, пожалуйста, больше, ладно?!» Глеб улыбнулся и серьёзно пообещал: «Ладно, маленький. Я больше не буду исчезать. Не волнуйся за меня!» И понял вдруг, что это счастье, когда есть кто-то, кто волнуется, кто ждёт. Кто-то, для кого важно, чтобы Глеб спокойно спал, кто-то, кто хочет, чтобы всё было хорошо.
Парень бережно довёл Лёшеньку до кровати, уложил его, укрыл, как ребёнка одеялом, наклонился к Лёшеньке и ласково прошептал: «Ты спи, ладно? Тебе обязательно надо поспать. А завтра, то есть уже сегодня, будет хороший день, там солнце, оно уже почти встало» Лёшенька улыбнулся своей удивительной улыбкой, взял Глеба за руку и попросил: «Посиди со мной, пожалуйста» Глеб улыбнулся, сел на кровать у Лёшеньки в ногах и ласково погладил его по голове. Лёша так и не отпускал руку Глеба, и вид у него был, как у счастливого ребёнка. Больше не надо было никаких слов, оба парня это прекрасно понимали. Вставало солнце, начиналось утро, спокойно спал Стас, засыпал Лёшенька, а Глеб сидел рядом и держал в своей ладони его руку. И это значило, что всё хорошо…
Потом наступил новый день, и он тоже был хорошим. В нём всё было хорошо. Потом следующий день. Прошла весна, и наступило лето. Конечно, так не бывает, чтобы в жизни было только хорошее. Было и немало плохого, немало обид, огорчений. Но это не казалось теперь для Глеба таким важным. У него появился Друг. Чудесный человек Лёшенька
И Глеб заметил, что привязывается к этому мальчику. Лёшенька стал необходим для парня. Но Глеб с болью думал о том, что он обещал себе никого не любить. Ведь потом будет больно терять этого человека. Нет, конечно, это вовсе не значит, что Лёшенька вдруг умрёт (даже в страшном сне Глеб не мог об этом думать) Но они потеряют друга друга, ведь такова жизнь. Может, Лёшенька куда-нибудь уедет, как уехала та добрая женщина с мужем. Глеб не знал даже, как их зовут, кто они, что вообще за люди. На память о них у парня остался только маленький игрушечный заяц с грустными глазами, которого Глеб всё время носил в кармане. Он не рассказывал об этому никому. Даже не то, что стеснялся, а просто не хотел. Ведь это было его жизнью, его напоминанием о страшной боли. И только Лёшеньке Глеб всё рассказал. Он доверял ему, как самому себе. И Друг всё понял. Он вообще удивительно тонко понимал и чувствовал Глеба. А, может, Лёшенька и не уедет. Это ведь необязательно. Может, он встретит красивую девушку, влюбится в неё, они поженятся, и станут чужими Глебу. Нет, конечно, Лёшенька никогда его не забудет, конечно, ничто не сможет отдалить его от Глеба. Но жена… Глеб прекрасно понимал, что никакая женщина не сможет любить его так, как любит Лёшенька, не сможет терпеть его сложный характер, непонятный иногда даже самому Глебу. Парень с детства привык смотреть на себя со стороны и не обольщаться, не витать в мечтах, не строить воздушных замков, которые потом, конечно, со страшным грохотом обрушатся на голову их создателя. Ведь такова жизнь.
А Лёшенька его любил. В этом Глеб не сомневался. И ему было хорошо. Он ведь совсем забыл, что это такое, когда кто-то любит. Что это такое, когда можно жить и надеяться не только на себя и на свои силы, а знать, что есть человек, который любит, который поможет.
Глеб заставлял себя не привыкать к хорошему, иначе потом будет больно забывать всё это. Но он не мог противостоять доброму взгляду Лёшенькиных глаз, его тихому ласковому голосу, его заботе, его невысказанному вопросу: «Всё ли у тебя хорошо?» И не противостоял. Сдался почти без боя. И снова научился жить, увидел яркие цвета.
Ту весну и лето Глеб вспоминал потом как самое счастливое время своей жизни (конечно, не считая жизнь до восьми лет, жизнь с отцом, жизнь с Любовью)
Просто был всё время рядом Лёшенька. Казалось бы, вполне могло бы хватить и этого. Но Лёшенька, светлый и радостный человек, хотел нести и другим радость. Они с Глебом ходили в парк, валялись на траве, совсем как молодые жеребята Удивительно, но у них ни разу не произошло столкновений и споров по этому поводу с другими людьми. Почему-то рядом с Лёшенькой всё вообще становилось каким-то необычным, даже чуть-чуть волшебным. Ещё они любили залезать на крышу и сверху смотреть на город, раскинувшийся у них под ногами. Ветер трепал волосы, люди внизу казались маленькими, машины игрушечными, а сердце замирало от волнения и страха, когда парни подходили к самому краю крыши и даже перегибались вниз, совершенно забывая о безопасности.
Иногда с ними ходил и Стас. Но он, как водится, был третьим лишним. Кроме того, он ни капли не был романтиком. Не умел им быть. Он не понимал многих вещей. Но не сердился на ребят за их, как он говорил «глупости». Прощал им это. Он был неплохим парнем. А Глеб и Лёшенька прощали ему его приземлённость и непонимание романтизма. Они вообще умели многое прощать друг другу и мирно уживаться вместе, несмотря на такие разные характеры и интересы.
Лето уходило. Только не хотелось об этом думать, Глеб понимал, что с окончанием лета, окончится и счастливое безоблачное время. И будет расставание со Стасом и Лёшенькой. Самое главное, с Лёшенькой… Глеб всё чаще становился невесёлым и задумчивым. А Лёшенька чувствовал настроение своего старшего Друга, но не лез к нему в душу. Чутким он был очень.
Глеб нашёл подходящую работу и жильё. Он договорился снимать комнату у тихой старушки (да, такой, про каких говорят «Божий одуванчик») Съём комнаты стоил недорого, располагалась квартира недалеко от метро, легко можно было добраться в любую точку города.
Да, на первый взгляд, казалось, что жизнь у парня была лёгкой, всё шло, как по нотам. Возможно, это было так. Но сам Глеб часто думал, что лучше бы у него не было бы ничего, что был бы он нищим, необразованным, но был бы у него отец и умение любить. Была бы Любовь…
В конце лета, уже перед самым началом нового учебного года, когда настроение у всех обычно самое радостное, а планов много, и жизнь кажется удивительно завлекательной, хочется успеть всё, Глеб понял, что должен проститься со своими друзьями. Со Стасом особых проблем не было. Да, парни привязались друг к другу, много было у них прожито вместе, но они не могли бы назвать себя друзьями, оба прекрасно понимали это, и ни один из них не сожалел об этом. Не рассчитывал на большее.
В общем, ничего страшного. А вот Лёшенька…
Как быть с Лёшенькой?! Глеб прекрасно понимал, что больно от этого расставания и прощания будет обоим. Плохо будет им обоим. Но нет же, Глеб не должен никого любить. Да он ведь не умеет этого! И ведь почти убедил себя в этом, почти получилось! Когда Глеб закончит институт, он снова забудет о том, что такое Любовь. Любви нет. Она умерла много лет назад, когда мальчику было восемь лет. Умерла вместе с отцом. И больше никогда не возродится. Любви не бывает. Есть только одно из далёкого прошлого: «Я люблю тебя, малы-ы-ы-ш…»
@темы: ориджинал, буквы, с которыми я играю
-
-
03.05.2014 в 02:07Ты вообще от случая к случаю писала или ты всегда увлекалась творением рассказов?
-
-
06.05.2014 в 12:14что такое ИМХО? и какие там подборки?
драмы и страданий да, боо-о-льше, ещё бо-о-о-ольше ))
кажется, всегда
просто не всегда записывала, наверное
да и сейчас не всегда записываю
а в голове придумывала всегда
-
-
07.05.2014 в 02:03а в голове придумывала всегда я так каждый вечер делаю) Я записывать стыжусь - такая чушь выходит)
А ты молодец, тебя читать интересно